Читать онлайн книгу "Зинка vs Covid-19"
Зиночка. Часть 1. Зинка умеет любить и побеждать
Ник Шумрок
Мой благосклонный читатель! Ты держишь (или вывел на экран) роман, и конечно же, он о любви. О любви обычной и не совсем. Разновозрастная любовь – понятие очень сложное, и, во все времена, осуждаемое. Тем более в тех случаях, когда женщина старше, и возрастные границы на пределе допустимых в общепринятых представлений. И тем не менее, главные герои романа очень обаятельны, позитивны, легки в общении, искренны в своих чувствах и вызывают у читателя симпатию! Юмор, сопровождающий их диалоги, вызывает улыбку. И манеру изложения автор выбрал необычную, нетрадиционную. Он специально разбил текст на мелкие части, чтобы читатель не уставал, а кроме того, он перемешал их так, чтобы он не сразу догадался, что к чему. У кого хватит терпения дочитать его до конца, у того из этих текстовых пазло» в итоге составится общая картина любви двух людей. Один из влюбленных не обязательно автор, другой, может, и вовсе несуществующий человек.
Ник Шумрок
Зиночка. Часть 1. Зинка умеет любить и побеждать
Посвящается ЖЕНЩИНЕ
Предисловие автора
Итак, уважаемый читатель, перед тобою – роман. Правда, он еще не закончен, но в этом нет ничего удивительного. Классики русской литературы, (такие, например, как Достоевский или Тургенев), размещали отдельные главы своих романов в "толстых" журналах и сами порой не знали, куда повернется сюжет и что в итоге выйдет. Бедняга Достоевский не раз в своих письмах сетовал на то, что ему приходится писать "к сроку", а деньги за еще ненаписанные главы уже "прожиты".
А поскольку это – роман, то он, естественно, о любви: о любви обычной и не совсем. И манеру изложения автор выбрал необычную, не традиционную. Он специально разбил текст на мелкие части, чтобы читатель не уставал, а, кроме того, он перемешал их так, чтобы тот не сразу догадался, что к чему. У кого хватит терпения дочитать его до конца, у того из этих текстовых «пазлов» в итоге, составится общая картина любви двух людей. Один из влюбленных – не обязательно автор, другой – может, и вовсе несуществующий человек.
Предисловие почитателя
Хорошо, что автор в самом начале предупреждает о том, что специально перемешал главы, и что «из этих текстовых «пазлов» в итоге составится общая картина любви двух людей, «любви обычной и не совсем».
Признаюсь, для меня при всей, казалось бы, лёгкости сюжета и самого повествования, этот роман – достаточно сложное психологическое произведение, и написать к нему предисловие – дело не совсем простое. Тем более что он ещё не окончен, и это только первая часть!
И всё же… я попытаюсь…
Разновозрастная любовь – понятие очень сложное, и, во все времена, осуждаемое. Тем более в тех случаях, когда женщина старше, и возрастные границы на пределе допустимых в общепринятых представлениях. И, тем не менее, главные герои романа очень обаятельны, позитивны, легки в общении, искренны в своих чувствах и вызывают у читателя симпатию! Юмор, сопровождающий их диалоги, вызывает улыбку.
Стихи и тексты песен очень гармонично вписываются в повествование, делая его оттенки ещё более романтическими. Ягодные землянично-черничные эпизоды, и моменты совместного ночного купания героев в озере наполнены очень трогательной нежностью.
Основой любовного сюжета является не столько физическая, сколько сначала эмоциональная привязанность главных героев друг к другу. И то как героиня романа читает предложенный ей рассказ про Иудифь и как реагирует на написанное обсуждая с героем эпизоды из своей личной жизни – это и есть тот момент сближения двух душ, в процессе которого открываются и черты характера и взгляды на жизнь, и сам человек, со всей своей внутренней эмоциональной составляющей.
И подкрепление размышлений героев авторитетом Фрейда, конечно, более чем уместны!
Возможно, вот эти слова главной героини несут в себе весь скрытый смысл подобных отношений:
– … мне кажется, что ты ищешь во мне ту идеальную мать, образ которой носил в себе и хочешь получить от меня ту теплоту и ласку, о которой мечтал и которую не дополучил в детстве…
Уместными кажутся и рассуждения автора, подкрепленные авторитетом Пушкина, о том, что вообще такое любовь и о том, что «поэт сам наделяет женщину, которой он увлечен в данный момент, чертами характера и свойствами души, которыми она, скорее всего, вовсе не обладает. «Эти его фантазии, усиленные впрыскиванием в кровь гормонов счастья (нынче мы называем их эндо морфинами), дурманят мозг, кружат голову поэта».
Вот здесь бы я не согласилась с автором. Разве это плохо, наделять предмет своего обожания только самыми положительными и желанными качествами, видеть в нём только доброе и светлое, и не замечать недостатков? Идеальных людей не существует, а любовь даёт нам возможность «затуманивать» всё неидеальное, и фокусировать свой взгляд на достоинствах!
Это не заблуждение, нет! Я думаю, это умение сохранять в паре тот необходимый «природно-климатический баланс» отношений, при котором «затуманивание» недостатков лишь ярче проявляет достоинства!
Интересны и рассуждения автора о том, что «женщины бальзаковского, а, пуще, постбальзаковского возраста любят, возможно, не так страстно и видом своим не показывают своих чувств. Но там, в глубине страсти кипят, может быть сильнее, чем у легкомысленных девиц». Эти рассуждения интересны ещё и потому, что возраст главной героини примерно совпадает с возрастом моей Мамы, и я, так же, как и дочь героини, наверное, тоже бы очень переживала, узнав о появлении в жизни матери молодого мужчины!
В первой части герои, и их любовь, успешно прошли проверку этой страшной болезнью и успешно справились с ней. Хотелось бы пожелать автору сохранить общее позитивное настроение романа, и этот образ жизнерадостной женщины, которая, не смотря на возраст, умеет быть обаятельной, красивой, ухоженной и желанной, продолжает поддерживать спортивную форму, занимается пробежками, йогой, активна и полна жизненных сил! И, что самое главное, она продолжает нравиться мужчинам, потому что излучает энергию своей прекрасной души и внутреннюю, женскую энергию!
Мне очень понравился в романе вот этот трогательный момент: «Она мирно спала на моей груди, а мне, почему-то, было не до сна. Как в замедленном кино я прокручивал эту ленту ночной сцены с начала в конец и обратно. Все мне нравилось в этом кино, и я уже ждал очередной серии. А в том, что она будет, я нисколько не сомневался».
И я, со своим женским любопытством, вместе с героем жду этой очередной серии. Уверена, что у романа обязательно будет хорошее продолжение!
И.Р. (Искренняя Радость)
1
Зинка убежала в ближайшую парикмахерскую делать маникюр и должна была вот-вот вернуться. Её желание хорошо выглядеть в филармонии, куда мы собирались вечером, было вполне объяснимо. Услышав поворот ключа в замочной скважине, я машинально спросил:
– Зина, это ты?
Но, подняв голову, опешил. В дверях стояла Зина, но слишком уж помолодевшая: одним маникюром это превращение объяснить было трудно. О существовании Тамарки я знал, но ни разу вживую её не видел.
– Ты кто такой и что делаешь в чужой квартире? – слегка испуганным голосом спросила она.
– Начну отвечать с конца, – попытался отшутиться я, – как вы могли заметить, лежу на диване в квартире моей матери.
– Хватит дурака валять, – слегка успокоившись, перешла в атаку Тамарка, – это квартира мое?й матери. Последний раз спрашиваю, что ты здесь делаешь? Или, – она ловко извлекла из кармана телефон, – я звоню в полицию.
– Не спешите, Тамара! Не лучше ли сначала позвонить Зине? Она ушла делать маникюр и должна вот-вот вернуться.
Услышав мой спокойный ответ и поняв, что я – не вор и не грабитель, она немного успокоилась и стала звонить.
– Какая она тебе Зина? – пробурчала она, – Ты ей в сыновья годишься.
– Так я и есть её сын. Приемный правда, и юридически пока не признанный! А вы, стало быть, – моя потенциальная сестра Тамара.
– Ну, хватит болтать чушь! – она, наконец, отыскала номер матери в телефоне и включила громкую связь.
– Мама, что это за тип лежит на твоем диване?
– А, Тамарочка, – послышался голос Зинки, – здравствуй, дорогая. В кои годы ты заглянула ко мне? Последний раз была, кажется, год назад? Или полтора?
– В том же самом я бы могла упрекнуть и тебя.
– Ну, ты же знаешь, какие у меня отношения с твоим Витей.
– Вити давно уже нет, я его прогнала. Так ты не ответила, что за кота ты у себя приютила?
– Ну, это совсем не кот, а Шурик, мой хороший друг.
– Мама, какой друг? Он тебя вдвое младше.
– Тамара, я сейчас приду, и мы продолжим этот разговор втроем; я уже поднимаюсь по лестнице.
И, действительно, снова в замочной скважине провернулись ключи, и на пороге появилась Зина.
– Ну, привет, дорогая! – она слегка приобняла дочь и поцеловала в щёчку.
– Мама, ты, правда, собираешься его усыновить?
– Да нет, это он так шутит! Мы – просто друзья: бегаем вместе по утрам, ходим в кино, по музеям. Сегодня вечером, кстати, идем в филармонию.
– Мама, а ты давно его знаешь? Может, он – брачный аферист, черный риэлтор. Отнимет у тебя квартиру, и ты останешься без жилья. Предупреждаю, я тебя к себе не пущу, будешь жить на улице. Почему я должна расплачиваться за твою дурь.
Мне надоело слушать её стенания, я вышел в прихожую:
– Уважаемая Тамара! Я – не брачный аферист и не, как вы выразились, черный риэлтор. У меня в доме напротив, – собственная квартира, а с вашей мамой мы, действительно, хорошие друзья. Она нравится мне и как женщина, и как человек.
– Да, Шурик живет в соседнем доме.
–Мама, не будь такой дурой. Ты уверена, что это его квартира? Может, он давно вычислил тебя, снял жильё рядом и решил тебя облапошить. Ты документы на неё видела?
– Не видела, и они меня даже не интересуют.
– Мама, ты совсем спятила? Ну, не верю я в дружбу людей с такой разницей в возрасте. Я понимаю, седина в, – тут она запнулась, придумывая какое слово употребить вместо «бороду», – голову, бес в ребро. Хочется на старости лет снова испытать романтические чувства?
– Зачем вы обижаете свою маму, Тамара, – вступился я за Зинку, – во-первых, она совсем не старая, во-вторых, она красивая женщина, и, в-третьих, она прекрасный душевный человек, и имеет право на личное счастье в любом возрасте.
– Это ты, что ли, собираешься её осчастливить? – презрительно посмотрела на меня Тамарка, – кстати, квартира – наша общая, и без моего согласия у тебя не получится её умыкнуть.
– Конечно, мне вовсе не хочется доказывать вам, что не «верблюд», но, я сейчас же схожу к себе и принесу документы на квартиру и свой паспорт. Можете даже все документы скопировать и пробить по всем базам. А делаю я это только для того, чтобы у Зины не проросли «семена» сомнений, которые вы хотели бы посеять в её душе.
– Давай, давай, всё неси. Кстати, у меня хороший знакомый в городской прокуратуре работает, сразу предупреждаю.
– У меня нет никаких дурных намерений в отношении вашей мамы и вашей квартиры.
– Ну, хватит уже, Тамара. Заладила одно и то же. Неужели я совсем уже выжила из ума и не могу отличить хорошего человека от афериста, желающего обдурить женщину? У нас с Шуриком столько общих интересов: книги, поэзия. Кстати – он альпинист. Мы на прошлой неделе ездили вместе на скалы.
– На Ястребиное? И спали в одной палатке?
– Мало того, даже в одном спальном мешке.
– Ну, ты, мать, точно, на старости лет «с дуба рухнула!»
2
Собирались выехать пораньше, но Зинка оказалась такой копушей, долго искала на антресоли, забитой всякой всячиной, свой рюкзак, потом долго не могла вспомнить, где у неё хранятся скальники[1 - Специальная обувь для скалолазания.]. Мешочек с магнезией отыскался в куче клубков шерсти, а обвязка затерялась в ящике тахты. Но дольше всего она искала спальник.
– Зина, зачем он тебе, – подшучивал я над ней, – у меня же двуспальный, хватит места для двоих.
– Раскатал губу! Прямо я лягу спать с мужчиной через месяц после знакомства.
– Месяц? А у меня такое чувство, что мы знакомы с тобой тысячу лет.
– Смотри, как ты меня ловко состарил на тыШу лет!
– Когда мы доживем до этого возраста, то разница в каких-нибудь тридцать пять уже будет не важна.
– Нет, нужно найти спальник. Ты тоже стал для меня за неделю близким и родным, но спать с тобой в одном спальном мешке я пока не готова. Тем более, что сплю всегда совершенно голой, без всяких тряпочек и резиночек. Занималась когда-то в юности йогой, а они советуют лучше накинуть на себя лишнее одеяло, но спать без одежды. Ну, вот он и отыскался, и, кажется, даже моль его не поточила.
– Лучше бы поточила, – взяв шутливый тон, как бы разочарованно прошептал я на ухо и поцеловал её в щёчку. Ну, всё, можно ехать?
– Куда ехать, а продукты, жорнабор?
– Что-что?
– Ну, разные кружки, ложки. Они у меня где-то в отдельном мешочке хранятся.
– Зина, всё купим в «Ленте», перед выездом на КАД: и продукты, и одноразовую посуду.
– Вам, молодым, легко, вы не помните времени, когда в магазинах полки были заставлены трехлитровыми банками с березовым соком и маринованными зелеными помидорами. «Страна вечнозеленых помидоров», горько шутил народ. Наше поколение уже не переделать, мы привыкли всем запасаться впрок, все носить с собой. Набьешь, бывало, рюкзак, обвешаешься веревками, котелками и по тропе Хо-Ши Мина. У нас в секции был инструктор, Исаков, так он пер впереди, как лось, да еще и подгонял группу, чтобы не отставали. Из Кузнечного до Шторма за полтора часа по пересеченной местности добирались.
– Мы тоже с отцом ходили несколько раз из Кузнечного. Однажды попали под взрывные работы на карьере. Успели в железной будке укрыться. Правда, камнями нас не засыпало, но перепугались здорово.
– А я в первый раз вообще через Севастьяново добиралась.
– Извини, Зиночка, давай ты расскажешь об этом по дороге. Не обижайся, я сам тебе напомню об этом. Не обижаешься?
– Нет, конечно. Давай, тащи рюкзак в машину, а я быстренько приму душ и переоденусь. Через пять минут спущусь.
– Ага, а через каждые пятнадцать минут я должен буду помешивать варенье, чтобы не пригорело.
– Иди уже, остряк, не то я, действительно, обижусь и никуда не поеду.
– Прости, Зиночка, вырви мой поганый язык.
– Ещё чего! Забрызгаешь мне всю квартиру кровью. Так и быть, прощаю, я сегодня добрая.
– Ты всегда у меня добрая.
– Больно много ты обо мне знаешь? Месяца еще нет, как мы с тобою познакомились.
– И на круги свои возвращается ветер. Я тебе только что сказал, что знаю тебя тысячу лет.
Спустившись вниз, я засек время и стал ждать Зину. Чтобы не тратить время выслал ей файл с началом своей повести. Она, конечно, вышла не через пять минут, как обещала, а через двенадцать с половиной, но я простил ей эту непунктуальность, как только увидел эту её мило улыбающуюся рожицу.
– Загляни в свой гаджет, когда выедем за город.
– А что там такое, – она быстренько достала планшет.
– Да я тебе один файл прислал. У тебя есть программа для чтения вордовских файлов?
– Не знаю, я с современной техникой не шибко дружу. Помню, у нас в институте ЭВМ стояла, целых пол-этажа занимала, – ты про этот файл, «Первая любовь Иудифь?»
– Да, про него, только не спеши сейчас. Вот выедем хотя бы на КАД, чтобы ничего не отвлекало.
– Хорошо, Шурка, я только открою и самую малость прочту: сильно я любопытная, однако. Ой, про какую-то старуху, наверное, прототип – это я?
– Ну что ты, во-первых, я написал это еще до того, как встретил тебя, а, во-вторых, там не о старухе речь идет, а о любви. Всё, закрывай планшет, идем затовариваться в «Ленту».
Уже выехав на хайвей, Зина оживила свой планшет и увлеклась чтением.
– Ой, Шурка, а давай я буду вслух читать: я хочу видеть твою реакцию
– Давай, только, если тебе начало не понравится, то не читай дальше.
«Первая любовь Иудифь»
В окрестностях горы Кармель умирала старая Иудифь. Всю жизнь она прожила одна на берегу моря, ходила босиком по прибрежному песку и все время разговаривала сама с собой. Детей у нее не было, мужа тоже, ибо кто же возьмет себе в жены сумасшедшую. Никто не знал, сколько ей было лет отроду, но самый старый житель этих мест помнил её с детства, а ему самому стукнуло в этом году восемьдесят пять.
Уже отходя в иной мир, Иудифь призвала к себе местного раввина и, с трудом шевеля губами, начала свою тихую исповедальную речь:
«Рабби! Вы знаете меня давно. Я прожила всю жизнь здесь на берегу. Но были в моей жизни три года, когда я покидала Иудею и бродила по всей Палестине, в те времена, когда еще стоял в божественном Ерушалайме второй Храм. Его еще не разруфшил римский император Тит».
– Ой, Шурка, откуда ты всё это знаешь: Тит, Ерушалайм. Что-то на Булгакова смахивает.
– Ну вот, и ты туда же. Как будто один Булгаков был специалистом по истории христианства. А почему ты не вспомнила ещё Дэна Брауна или Юлию Латынину: там будет и про девочку-изгоя, и про любовь. Читай дальше.
«Родилась я в бедной семье и с детства видела неравенство и нищету. Отец мой, горбун от рождения, не мог заработать и динария, мать – плебейка, без рода и племени. Семья жила в жалкой лачуге на берегу моря. Голод! Я всегда была голодна и плохо одета. Нет, то, что я носила, нельзя было назвать одеждой – это были лохмотья, едва прикрывавшие тело. Мои сверстники по наущению родителей со мною не водились. Они тотчас разбегались, как только я подходила к ним, – никто не хотел играть с голодной и плохо одетой девочкой. Уже издали они показывали на меня пальцами и кричали вслед: «Оборвашка, оборвашка»! Почему все дети так жестоки? Хотя и взрослые им подстать. Мне так хотелось быть с ними рядом, играть в их игры. Я тайно наблюдала, как они играют в догонялки, бегают наперегонки, прыгают, бросают друг другу и ловят мяч. О, как я хотела быть, как все они!
Но они не принимали меня, и я привыкла одна скитаться по морскому побережью, собирать раковины и отполированные прибоем разноцветные камешки, карабкаться по отвесным скалам, валяться в траве и наблюдать за деловитой возней муравьев, за полетами шмелей, пятнокрылых бабочек и блескокрылых стрекоз, за греющимися на солнце ящерками. Словно сделанная из камня, замрет она и смотрит на тебя, не мигая, но стоит только пошевелить рукой, как она, ловко извернувшись, исчезает в траве, будто ее и не было. Глаза стрекоз, садящихся на качающуюся от ветра травинку, похожи на две капли утренней росы. Заметив выброшенную на берег медузу, я относила ее в море, на глубину, и ни одна из них не обжигала меня своей бахромой.
Природа не смотрела на то, как я одета, а принимала меня в свои объятия, оберегала и заботилась. Я понимала, что это меня защищает тот грозный БОГ, про которого все время поминает раввин в синагоге. Когда я заходила туда, уже на входе за мной следило «око» того, которого имя нельзя произносить, и я не могла понять, как такой суровый Бог мог сотворить всю красоту нашего прекрасного, совершенного мира.
Только в жесточайший шторм, забравшись на вершину скалы, я видела и понимала силу этого грозного Бога. Стоя на самом краю обрыва, я любовалась бушующим морем, разбивающим о скалы громадные волны, обдающие меня с ног до головы брызгами и пеной. Я понимала, что ОН давно бы убрал и меня, и избранный им народ, если бы захотел, но еще я понимала, что ОН этого делать не желает, а хочет лишь научить всех нас. Здесь, на берегу моря, я поняла свою избранность, поняла то, что это я защищаю свой народ. Я видела силу творца, и только я одна, а не все эти раввины, понимала его.
Летом мои каштановые волосы выгорали на солнце и становились огненно-рыжими, а в зимнюю стужу снова становились почти черными, как смоль. Зиму я тоже проводила на побережье, но больше для того, чтобы собрать то, что вынесло на берег море, всё, что горело и чем можно было обогреть наше ветхое и продуваемое ветром жилище. Но ведь холода длятся у нас недолго. Весной, в марте, уже тепло, и можно греться на солнце среди скал. У меня было свое укромное местечко в камнях, куда никто не мог добраться. Как по лестнице я забиралась по раскидистой сосне на самую вершину скалы, где была закрытая от посторонних глаз площадка, и, раздевшись, загорала на щедром весеннем солнце».
– Слушай, Шурка, ты меня извини, но я почему-то сразу вспомнила своё детство. Нет, я не была изгоем, меня не травили сверстники, но я тоже любила быть одна. Я же родилась и жила до окончания школы в степи, на целине. Голодной я не была, а вот с одеждой тогда было туго. Мама перелицовывала свои платья и шила из них одежду мне. Ничего, что я утянула одеяло на себя?
– Конечно ничего, Зиночка, я же ничего о тебе пока не знаю. Рассказывай, милая.
– Ну, так вот, как и твоя Иудифь, я проводила лето в степи.
«Представляешь, жара под сорок градусов, прямо как в твоей Палестине, я бреду по степи, а идти еще долго! Воду, что с собой берешь, выпиваешь сразу, съедаешь бабушкин пирожок, а возвращаться далеко.
Устанешь, ляжешь на спину и смотришь в синеву неба. Облака, как неведомые чудища. Вот огромный кит в окружении дельфинов, и тут же кит превратился в бегемота, а потом бегемот – в стаю сельдей. А там, в сторонке, глядишь – черепаха, панцирь просвечивает перламутром. И у тебя на глазах «чурупаха» превращается в бизона, а потом в огромную свинью.
Высоко в небе, забравшийся к самым облакам жаворонок неистово машет крыльями. Такое ощущение, что это – какой-то круглый шар с трепещущими краями. Кажется, что стоит ему сложить крылья, и камнем упадет вниз. Но не падает, и, знаю, не упадет! Не то – коршун! Расправив крылья, высматривает добычу, парит, как орел, «с отдаленной поднявшись вершины». Какие здесь, в казахских степях, вершины? Здесь, вдали от человеческого жилья, ему не достать малого цыпленка или утенка. Он высматривает мелких грызунов, полевых мышей или сусликов. Чуть замешкается зверушка и враз окажется в когтях хищной птицы».
– Зина, ты так «смачно» про всё это рассказываешь, я боюсь, что заслушаюсь, и мы угодим в кювет.
– Всё, замолкаю, гляди внимательно на дорогу.
– Продолжай, умоляю, я пошутил. Слушай, нам стоит писать вдвоем, как Ильф с Петровым или братья Стругацкие?
– Издеваешься?
– Нет, вполне серьезно. Я только думаю, какой псевдоним нам с тобою выбрать? Может Шурзина, или Зинашка? Это я вспомнил, что мне отец рассказывал. У него дядька был, которого родители назвали Яшкой в честь отца, а когда он стал совершеннолетним, то взял и сменил его на Илью. Так его старшая сестра звала Ильяшкой! Забавно, правда?
– Да, смешно, конечно – Ильяшка. А, вообще, это несправедливо, когда тебе дают имя в таком возрасте, когда ты не понимаешь, нравится оно тебе или нет. У меня в школе была одноклассница, которую родители, следуя тогдашней моде, назвали Жанной. А фамилия у неё была – Курочкина. Мы все ржали, когда училка вызывала её к доске – Курочкина Жанна. Правда, когда она вышла замуж, то взяла фамилию мужа – Могильная. Тоже ведь смешно звучит – Жанна Могильная.
– Хорошо, Зина, подумаем насчет псевдонима, а ты продолжай свои воспоминания.
«До горизонта – степь кругом! Ни подъема, ни впадинки. Одна горушка в окрестностях есть, бикилекская Шишка! Курган! Говорят, что когда Мамай шел (или возвращался), то насыпали ее на могиле не то умершего от ран военачальника, не то любимой наложницы! Курган – овальной формы, и мне, не видевшей гор, казался в детстве огромным! Когда приезжала в гости к бабушке, часто поднималась на Шишку.
А ковыль в степи! Кого ни спросишь здесь, на северо-западе, никто не знает: «Ну, говорят, трава такая!», а это не просто трава. Колышется степь ковыльная, словно волны морские. Стебель у ковыля цвета оливкового! Оливковый? Откуда мне было знать тогда, какого цвета оливки? Он цвета выцветшей на солнце солдатской гимнастерки. Помню, от отца сохранилась такая гимнастерка, мама мне ещё из неё юбку пошила. Хорошая была юбка, крепкая и не маркая. Стебель у ковыли с прожилками посветлее, переходит в молочно-восковый, а сам распущенный колосок отдает светло-сиреневым!
А стрекозы, кузнечики, муравьи в степи? Уляжешься на траву и наблюдаешь за ними, как Жан Анри Фабр: домой возвращаться не хочется. А надо подниматься и идти: солнце, хоть и жжет, но уже к вечеру время клонится. А ночью в степи и замерзнуть можно. Брр…! Холодно и жутко. Нет, волков, которыми взрослые пугают, нет, но каждый шорох вызывает страх.
А «перекати-поле» видел кто из жителей северо-запада? Даже не представляет, наверное, что это такое! А это – большущий шар, порой тебе по пояс, а то и больше, катит по полю в надежде за что-нибудь зацепиться. Всякое растение стремится размножиться! Так и эти шары катятся по степи, чтобы бросить свои семена в эту убогую, прожаренную солнцем почву и прорасти на следующий год».
– Ну что, утомила я тебя своими россказнями, Шурка?
– Нисколько, я даже подумываю, где бы припарковаться и записать это всё.
– Тю, не стоит, я тебе и во второй раз всё это повторю.
– Видишь, Зина, я ничего про тебя не знал, а, выходит, что ты точно похожа на мою Иудифь.
– Это потому, что ты хорошо прочувствовал психологию девочки-подростка. Всё, продолжу читать про твою Иудифь.
«Мне было тринадцать лет, когда я почувствовала, что во мне что-то происходит. Какое-то волнение в душе, какие-то токи внизу живота. И груди мои стали постепенно превращаться в бугорки, а прикосновения к соскам вызывали волнение и приятную теплоту внутри. На моем лобке стали появляться мягкие вьющиеся каштановые волосики. Часто я любовалась своим отражением в теплой заводи, вдали от селения. Ведь купалась я всегда голой, не носила никакого нижнего белья. У меня вообще не было никакого белья. Когда легкие волны накатывали на меня, и вода стекала с моего живота, я ощущала приятные чувства. А еще мне нравилось трогать себя за бугорок, который как-то незаметно появился у меня там, где сходились губки моей писи. Однажды, заигравшись, я почувствовала великое блаженство, тело мое сотрясалось в судорогах, я не видела и не слышала ничего вокруг. Только блаженство и счастье, радость бытия. Даже вкус меда несравним с тем, что я испытала. Я любила себя и свое тело».
– Ну, ты даешь, Шурка. Откуда ты всё это знаешь в свои тридцать с небольшим? Опять, как будто про меня всё.
– Нравится?
– Очень! Буду дальше читать.
– Нет, ты лучше расскажи про то, когда в тебе проснулось это чувство.
– Ну, в том, что ты хорошо в этих делах разбираешься, я поняла на второй день нашего знакомства. Я же тебе уже рассказывала, какие «сексуальные университеты» прошла. Точнее, не университеты, а ликбез, освоив книжку «Что должна знать каждая женщина». Других тогда просто не было. Из нее и узнала, что такое половой акт. А про месячные узнала только тогда, когда они впервые пришли. Я, конечно, перепугалась, сразу побежала к маме, и только тогда она мне кое-что объяснила. Всё, продолжаю читать.
«Как раз в этом же году, зимой, я долго болела, горло мое хрипело и сипело так, что я надорвала связки, и мой голос, высокий и звонкий, стал похож на мужской. И это впоследствии очень помогло мне в жизни.
Как-то в жаркий солнечный день, проходя через центральную площадь селения, я увидела юношу, который в тени раскидистого кедра что-то строгал. Легкий ветерок подхватывал длинную стружку и закручивал у его ног. Она, словно морская пена, покрывала его стопы. Длинные волосы на его голове перетягивал плетеный шнурок, голубые глаза отражали спокойствие и увлеченность трудом. Одно золотистое колечко стружки запуталось в его волосах и как живое существо, покачивалось на ветру. От физической работы его острый с небольшой горбинкой нос покрылся капельками пота. Я стояла в тени и зачарованно смотрела на то, как красиво и размеренно двигались его руки, как напрягались и расслаблялись мышцы под тонкой золотистой кожей, как кузнечные меха, раздувалась и опадала грудь. Закончив работу, он ловко приладил доску к какой-то раме, вручил готовое изделие хозяину, получил плату за работу, собрал в сумку свой инструмент и, заметив, что я смотрю на него, по-доброму улыбнулся мне. Уже уходя вверх по дороге, ведущей в Кфар-Наум, он оглянулся, встретился со мною взглядом и опять улыбнулся, а я стояла в тени под кедром и смотрела ему вослед. До сих пор я жалею, что не побежала за ним, не попросила его взять меня с собой. Как обласканный щенок, я была готова бежать за ним хоть на край света. Когда он уже спустился в долину, закатное солнце, словно нимбом, осветило его голову, и он скрылся из вида. А я стояла как зачарованная, и слезы медленно стекали по моим щекам и губам, соленый вкус их волновал меня не меньше прикосновений к своей груди. Девственной груди! Эта стружка в его волосах долго не забывалась и, как заноза, застряла в моей голове. Милый и любимый, ласковый и нежный, единственный и неповторимый! Каждое утро приходила я к тому кедру и ждала, что ОН вновь поднимется из долины по дороге из Кфар-Наума! Я ждала его год, но так и не дождалась.
Несмотря на запрет, читала песнь песней Шлома и как Шуламит ждала часа, когда встречу своего любимого.
На постели ночами искала того,
Кого я люблю всей душою,
Искала и не нашла.
Поднимусь, обойду-ка город,
По улицам, по площадям
Буду искать того,
Кого я люблю всей душою,
Искала и не нашла».
– Скажи, Шурка, она встретила его?
3
Увидев, что вся дежурная смена потянулась в сторону курилки, я незаметно занял своё излюбленное место за шкафом со швабрами и прочей хренью.
Вот, ввинчивая в пространство своё большое тело, заполнив треть помещения, плюхается сразу на два хилых продавленных стула Людмила. За ней следом, как на «автопилоте», не отрывая глаз от бумаг, подтягивается Виктор. Элегантно, как мышка, проскакивает в приоткрытую дверь Светка.
Светка классно «ставит уколы», под лопатку, в трицепс ли, да хоть в попу. Просто виртуоз! Наблюдаю за её руками через стекло процедурного, и любуюсь, как это здорово у неё получается. Как не успеваешь проследить за руками фокусника, так и за её движениями не уследить. Она зажимает шприц между указательным и средним пальцами иглою вверх, потом делает молниеносное движение кистью, переворачивает ладонь, и игла уже в мягких тканях. Пациент ещё только собирается напрячь мышцу, не успевает открыть рот, чтобы ойкнуть, а всё уже позади. Она родилась процедурной сестрой.
Внешне она – полная противоположность Людки. Высокая и стройная, всё при всем, красивая грудь, и бедра округлые, и талия, стянутая резинкой костюма, на своем месте. Если Юдашкин соберется «кроить» одежду для медиков, советую ему снимать мерки со Светки. Внутривенные инъекции тоже у Светки идут «на ура».
И курит она так же элегантно, как и инъекции делает. Сигареты предпочитает длинные и тонкие, пепел сбивает указательным пальцем в ладошку ухоженной руки, затягивается медленно и так же медленно выпускает аккуратную и ровную струйку дыма.
Не то, что Людка, которая курит смачно, и, когда затягивается, создается впечатление, что дым сигареты доходит до самых дальних уголков её шикарного тела. И выдавливает она дым тоже шикарно – запрокинув голову назад. Через её ноздри до самого потолка вырываются вверх две расширяющиеся конусно струи табачного дыма. Голова у Людки при выдохе закинута назад, рука с сигаретой откинута под прямым углом к телу, веки прикрыты, но не до конца.
Именно в «смолилке», как её прозывает Людка, можно узнать все новости отделения. Кого куда перевели, кого подключили или отключили от «трубы», сколько кубиков кому влили или собираются влить. Только ради того, чтобы хоть что-то узнать про Зину, я глотаю вместе с ними сигаретный дым.
Людка на отделении – самая главная. От её воли и желания зависит, кого из больных куда переведут, как лечить и куда отвезти. Заведующий не может принять никакого решения без нее.
– Люда, – робко спрашивает он, просунув голову в кабинет старшей сестры, – куда мы переводим Семенова из реабилитации?
– В морг!
– Как в морг, – не поняв шутки, переспрашивает тот, – он же ещё не умер!
– Ну, тогда в третью, там как раз Диденко, что вчера умер, место ему освободил.
– А флаконы с физраствором у нас еще не закончились?
– Я вчера сама весь склад перешерстила, но нашла, еще и пистон кладовщице вставила. Никакого учета! Бардак!
Прикурив от зажигалки Виктора, Людка смачно затянулась и, как паровоз выпустила в потолок густую струю табачного дыма. Я, было, подумал, что «спустив пары» она тут же даст гудок к отправлению, но, вместо этого Людмила обратилась с вопросом к Виктору:
– Когда уже это все кончится? На нашем отделении трое за неделю умерло, все пожилые. Молодежь как-то легко отделывается. Люди мрут, как мухи, лекарств нет, средств защиты нет, за надбавки, что Путин обещал, постоянные бои с главврачом. Он говорит: "Вы же лечили пациента от пневмонии, значит, доплат не положено".
– Как не положено, включается в разговор только что вошедший Баранов, – по четыреста пятнадцатому постановлению правительства они обязаны выделить…
– Всё сказал? – презрительно смерив взглядом, перебивает его Людка, – ещё четыреста пятнадцать постановлений выпустят, а как работали за гроши, так и будем продолжать. Единственный плюс от этой пандемии, что я почти дома не бываю, отдыхаю от семьи. Мой сидит на самоизоляции и доволен, дочь на удаленке, тоже рада. Для нее ничего не изменилось: как сидела целый день в Сети, так и сейчас сидит, еще и в школу не нужно каждый день таскаться.
– Говорят немцы уже взялись за разработку вакцины, – разгоняя выпущенный Людкой дым, сказал Виктор.
– А что им, у них денег куры не клюют, – опять встрял в разговор Баранов, – да и вообще, у них фармацевтические компании мощные. Берлин-хеми одна чего стоит.
Людка скривила физиономию, услышав реплику Баранова, и снова зло наехала на доктора:
– Небось, одну эту компанию и знаешь, потому что рекламу каждый день слышишь.
– Почему только эту? Вот еще крупная фирма, как её, – он сморщил лоб, пытаясь что-то вспомнить, – Дермофарм.
– Ты не путай короновирус с дерматитом, – записав что-то в очередную историю болезни, заметил Виктор.
– Вспомнил:Файзер, Файзер.
– Это другое дело, только это не – немцы, а америкосы.
Заметив меня, Людмила кивнула, сделала затяжку и сказала:
– Твоя скоро выйдет из комы, уж поверь моему опыту. Я утром заметила, как у неё уши стали подергиваться. Уж не знаю, как это объяснить, но это – верный признак.
– А я вам сейчас объясню всё без всякой мистики, с научной точки зрения. Просто тройничный нерв проходит рядом со слуховым. Ставим капельницу, возбуждаем тройничный, и на слуховой импульс иррадиирует.
– Ну-ну, – ехидно замечает Людка, – а дальше он еще огибает матку, потому, наверное, и говорят, что бабы ушами любят.
Давно уже на отделении ходит эта байка. Когда еще только окончив интернатуру Баранов вышел на первое самостоятельное дежурство, в приемный покой привезли женщину, которую сожитель отмутузил ногами. Когда её привезли в приемное, она всё за пах держалась. Баранов стал осматривать, увидел окровавленную промежность, тампон, торчащий из вагины, и поставил диагноз: «выпадение матки».
Теперь вот эту матку Людмила ему и припомнила.
– А можно мне на неё посмотреть, Людмила, – я слегка замялся, вспоминая её отчество.
– Ты же у нас в «красной зоне» работаешь, так что можно. Только не советую тебе просто так у кровати торчать: делай вид, что по делам в реанимацию зашел.
4
– Зиночка, я не понимаю, почему ты, такая симпатичная и общительная женщина, жила много лет одна, без мужа? Ведь мужики «липнут» к тебе, будто ты медом намазана.
– Ну, почему ты считаешь, что я жила одна? Пробовала «создать семью» и не раз. Был у меня горе-любовник. Сорок лет, а от маминого подола не мог оторваться. Только и слышала от него: «Мама сказала, чтобы я в десять был дома. Маме не нравится, что… Тьфу! Надоел со своей мамой. Я ей сразу не понравилась. Точнее, ей ни одна невестка не понравилась бы, потому, что пришлось бы с ней делить любимого сыночка-мужа.
– Ну вот, опять есть повод вспомнить Фрейда.
– Ну, специалист по Фрейду у нас ты, Шурка, а я скажу одно – женщине нужен мужчина сильный, которому можно отдаться и душой и телом. Нет, человек он был сам по себе неплохой, специалист, наверное, хороший. Доцент кафедры, в галстуке всегда ходил. А в постели никакой. И это его, сразу после контакта: «Мама просила меня сегодня не задерживаться…» Ты, Шурка, уж извини меня за такие откровения.
– Зина, неужели ты еще стесняешься говорить со мной на эти темы. Ну, а муж?
– Который?
– Ну, Тамаркин отец.
– О, этот, наоборот, был деспотом. Требовал, чтобы только его слушали, только по нему всё было. Тамарка характером вся в него пошла. Бить он меня, конечно, не бил, да я бы и не позволила, но если хватал за руку – месяц синяки не сходили.
– Зачем же ты за него замуж-то вышла? Неужели сразу не видно было, что он за «фрукт». Хотя, я тоже в первый раз вляпался, и долго потом давился этой «похлебкой».
– Вот видишь, не только слабые женщины ошибаются в выборе супруга, но и такие умненькие мальчики, филосОфы, вроде тебя!
– Я понимаю, Зиночка, твою иронию. Мне даже приятно, как ты подтруниваешь надо мной. Какой я филосОф? Так, недоучка! И в жизни я ничего не понимаю, и в женщинах не разбираюсь.
– А говоришь, что меня сразу полюбил, как только увидел. Может – тоже ошибся?
– С тобой всё по-другому! Твой характер как на ладони, сразу виден.
– Подожди делать выводы, мы с тобой ещё пуд соли не съели. А соль в моем возрасте врачи рекомендуют ограничивать.
– Ну, тогда, я буду есть её за двоих.
– И этого тоже делать не надо. Будем просто жить. Так что ты хотел мне рассказать о бывшей супруге?
– Хотел? Ох и хитрунья же ты! Я хотел? Это ты хотела удовлетворить своё женское любопытство. Я-то расскажу, только при условии, что ты не будешь меня ревновать.
– Не буду, не буду! Разве что чуть-чуть.
– А что тебя интересует в первую очередь?
– Ну, где и как вы познакомились? – Зинка лукаво заулыбалась.
– На вечеринке! Она с моим приятелем пришла, точнее, он её на скамейке у Смольного увидел и стал приставать: «Девушка, пойдемте со мной на день рождения к приятелю. Там все будут с девочками, а я не хочу идти один». А она в колледже училась, ей к утру нужно было сочинение сдавать. «Ой, умоляю вас! Я вам это сочинение за полчаса напишу, вы только перепишите своим почерком». Так и уломал пойти с ним. И ведь, действительно, написал. Ну не за полчаса, до утра писал, а мы в это время обнимались и целовались с Танькой в соседней комнате. А утром она забрала исписанную тетрадку, и мы пошли к ней домой.
– И не стыдно тебе было у приятеля подругу отбивать? – удивленно спросила Зинка.
– Ну, во-первых, она не подруга ему была, он с ней на десять минут раньше меня познакомился. И, потом, какого черта он её бросил одну и поперся писать это дурацкое сочинение? Да он на меня и не обиделся совсем, мы так и остались приятелями. Потом уже, когда узнал её характер, признался мне: «Слушай, Санек, как хорошо, что ты её тогда «охмурил», а так бы мне пришлось с ней мучиться.
– Мучиться? Неужели из-за её характера тебе пришлось мучиться? Что у неё было не так?
– Да всё не так! Во-первых, ревнивая была, ну прямо как моя мамаша. Не зря говорят, что мужики выбирают себе жен по образу и подобию матери. Во-вторых – такая гордая, себялюбивая.
– Она была красивой?
– Ну, как тебе сказать, тогда я считал, что она самая красивая на свете.
– А теперь ты так не считаешь?
– Я давно её не видел, но, три года назад, когда она уезжала с новым мужем в Германию, мне показалось, что она сильно подурнела. Может быть, она перебрала с импортной косметикой, или пластику сделала?
– Значит, ты передал её в надежные руки? – пошутила Зинка.
– Выходит, что так, но, думаю, этот немец ещё получит своё, вспомнит рассказы своего деда о Сталинградской битве. Да что говорить, ты лучше почитай эту легенду. Можно сказать, что с натуры писано.
Я протянул Зинке несколько листов бумаги. Она взяла их, и как всегда, стала читать вслух:
Вступление к «Легенде о бревне»
«Несколько лет назад довелось мне попасть в библиотеку Тюбингенского университета. Город расположен в самом сердце Швабии, а история университета насчитывает немало веков, ибо основан он был на заре европейской цивилизации. Его библиотека и архив хранят несметные богатства, естественно, не в буквальном понимании этого слова, хотя отдельные инкунабулы, в серебряных переплетах, украшенных драгоценными камнями, тянут на тысячи и тысячи нынешних твердых валют. В основном все эти сокровища касаются богословия, а меня интересовали материалы по медицине и, конкретно, документы, относящиеся к жизни и творчеству Эрнста Кречмера».
– Шурка, ты опять мне мозги компостируешь? – прочитав первые строки, обратилась ко мне Зинка, – Когда это ты был в Тюбингенском университете?
– Ну, был, или не был, не важно. Ты читай, читай, улавливай суть дела, «зри в корень», как учил Козьма Прутков.
– Ну, хорошо! Если ты считаешь, что я всё пойму про твою Танечку, то почитаю дальше, – согласилась она и продолжила:
Продолжение вступления к «Легенде о бревне»
«Копаясь в каталогах и картотеках, я случайно наткнулся на одну странную притчу. Называлась она «Ивушка и бревно». Точнее, не бревно, а подпорка, но на швабском диалекте эти понятия сходны. Я предпочел употреблять слово «бревно», ибо по смыслу оно более точно отражает суть притчи. Записал её еще в XIII веке студент-теолог по имени AlexisvonderKramuschkeld. Вначале меня заинтересовала не сама притча, а иллюстрации к ней, точнее, одна, самая первая.
На ней была изображена женщина божественной красоты, у которой, если всмотреться, вместо волос были густые ивовые ветки. Та же красавица, но уже размером поменьше, фигурировала и на остальных листах. Перед отъездом директор архива Франк Койфер подарил мне копию этого «чуда», и я привез его домой. Естественно, в повседневной суете я забыл о её существовании, пока случайно не наткнулся на знакомую папку. На редкость тогда у меня было свободное время, и я, обложившись словарями и воспользовавшись возможностями интернета, стал лист за листом толмачить текст, именно толмачить, а не переводить.
Несмотря на все трудности, связанные с пониманием средневековой немецкой орфографии, мне удалось хотя бы приблизительно изложить эту притчу по-русски. Грешен – у меня получился не перевод, а вольное переложение, но это не означает, что оно искажает суть притчи. Я отталкивался от оригинала и домысливал, как я это понимал, глубинный смысл притчи.
Итак, слов достаточно, читайте.
«Легенда о бревне»
У кромки леса, наклонясь к самой воде небольшой речушки, росла Ивушка-красавица. Ни ветры, раскидывающие и рвущие ее ветви, ни палящее солнце, ни морозы и пурга не сломили ее. С годами еще стройнее и красивее она становилась. Знай только, льнет поближе к водному зеркалу, смотрит на отражающееся днем небо и облака, ночью – на желтую луну и яркие звезды, ну и собой, знамо дело, любуется.
– Все-таки я стройная! Я–красивая!
Держится бедняжка, сопротивляется стихиям, не ломается, не прогибается, только стройнее и краше становится. Ропщет, правда, в сильные морозы и метели:
– За что мне такая судьба досталась? Почему я такая одинокая, всеми забытая?
Здесь же, по берегу, другие ивушки выросли, может, только не такие стройные. Растут себе, на судьбу не ропщут, тянутся к свету, к солнцу. И наша тоже солнышку рада. Но, чем дальше, тем тяжелее Ивушке сопротивляться ветрам и снегопадам.
– За что мне в жизни такое наказание, отчего я страдаю? Другие вон рядом растут, ни ветер их не гнет, ни солнце не палит, я одна страдаю. Того и гляди рухну в воду. Хоть кто-нибудь помог, подставил плечо.
Услышал ее стенания «хозяин» леса и подставил под «бедную» Ивушку подпорку – старое, слегка отёсанное бревно.
– Как мне легко с тобой стало, – Ивушка ему своей листвой шепчет,– сколько лет я все одна да одна. Ни от кого ласкового слова не слышала, одни обиды и упреки от соседей доносятся. Вон и сейчас, слышишь, соседка все бурчит!
Бревно хоть и бесчувственное, да не совсем. Вслушалось в шелест ветвей соседней ивы, вроде не разобрать бурчания, весело песенку поет солнцу и ветерку радуется.
Влюбилось бревно в Ивушку, не нарадуется, что судьба сблизила его с такой красавицей. Ведь помнило, что еще в юности своей, когда было оно не бревном, а подрастающим дубком, влюблено было в эту Ивушку. Она же его не привечала, на другие стройные дубы заглядывалась.
Хоть веток и листьев бревно давно лишилось (жизнь его пообтесала), а какими-то внутренними «фибрами» души затрепетало:
– Красивая ты, Чаровница! Краше тебя нет деревьев на всем белом свете!
– Я бы и без тебя, конечно, прожила, я сильная! Но, раз судьба нас вместе столкнула, зачем же мне тебя отталкивать. И веселее вдвоем время коротать и теплее.
«Двоим легче, нежели одному!», слышала я где-то.
Бревно и не нарадуется тому, что стало опорой такой красавице. И Ивушка в него влюбилась, тоже не нарадуется.И так хорошо им вместе жить стало. Казалось, живи да радуйся, но Ивушка все не унимается, все жалуется.
– Солнце печет, ветры ветки гнут, метель по плечи заметает снегом. Какая я несчастная!
– Так ведь и остальные деревья, что рядом растут, да и те, что на косогоре, тоже солнце палит, ветры гнут, метель заметает, мороз до самой сердцевины «забирает»!
– И что ты можешь об этом знать, бревно ты неотесанное? У тебя же, почитай, и души-то нет. Ветки тебе все пообрубали, корня своего давно лишился. Носят тебя по жизни туда-сюда, к своему месту не приткнутся тебе. Ты сегодня со мной, а завтра придет «хозяин» и подставит тебя под какую-нибудь другую иву–уродину. Чем больше смотрю я на тебя, тем меньше ты мне нравишься. И червоточина, я вижу, у тебя внутри. Я-то, простушка, сразу и не заметила. Да ты и кривое вдобавок, и горбатое!
– У каждого свой изъян. Просто внимания не надо на него обращать, ты найди что хорошее. У тебя тоже кора не совсем гладкая, есть и задиры и шрамы. Да и ивы все слегка кривоваты да сгорблены.
– Да как ты смеешь обсуждать меня, мою красоту и красоту родственников моих? Хоть они и не красавцы, а все ж родня. А ты–бревно бесчувственное, и гниль внутри тебя! Да к чему мне такая поддержка, если не от солнца палящего, ни от ветра, ни от метели с морозом не можешь меня защитить? Где тебе, бревну, меня понять?
– Ну вот, опять ты старую песню затянула! Так и другие деревья, что вокруг тебя, терпят то же самое, а не слышу я, чтобы они роптали на судьбу. Многие даже, несмотря на тяготы жизни, «полнеют» да вверх тянутся.
– Нет, не хочешь ты меня понять, какая от тебя мне польза. Я думала, что будешь мне опорой во всем, а вижу, что не оправдались мои надежды, и пользы от тебя ни на грош.
Случайно проходя мимо, услышал роптание Ивушки «хозяин» и решил ее испытать. Убрал он из-под нее бревно со словами:
– Зря я его сюда поставил, совсем никуда не годится это бревно: вишь, гнилое внутри, того и гляди обломится. А бедная Ивушка понадеется на него, расслабится, глядь и упадет в воду, да надломится. Подыщу-ка я ей опору понадежнее.
Но бревно не унес с собой, а положил здесь же, на бережку.
– Ты меня обмануло, гадкое бревно! Я так на тебя надеялась, думала, что ты будешь мне опорой во всем, на всю оставшуюся жизнь. Небось, лежишь там, в траве и радуешься, что никто на тебя не давит. Живешь в свое удовольствие, а я тут мучайся, загибайся!
Не слышит бревно новые стенания Ивушки, только легкий шелест до него доносятся.
– Га..кое бр..но, .ы ..ману.. м.ня а я ..била те.я, а ты об..нул меня!
Поднатужилось бревно, слышит, как стала Ивушка его звать:
– Сил нет терпеть этот гнет! Хоть какая-то подпорка была, хоть не так тяжело мне было с тобой. Не права я была. Прости меня, бревнышко ты мое ласковое!
Через три дня пришел «хозяин», послушал Ивушку и как бы раздумывает вслух:
– Да, искал я для бедной Ивушки надежную подпорку, все перебрал, да остальные ещё хуже. Мало того, что с изъяном, так еще и с запашком гнилостным.
Подставил он прежнее бревно вновь под плакучую Ивушку и скрылся, только не ушел, а спрятался в соседних кустах.
Обрадовалась Ивушка, стала прощения у бревна просить:
– Уж ты прости меня, бревнышко милое, лучше тебя нет никого на всем белом свете! Только лишившись опоры, поняла я, как ты мне нужен!
– Да не за что тебе у меня прощении просить, не обидела ты меня ничем. Я же бревно бесчувственное, меня нельзя обидеть.
Так жили они опять вместе неделю в мире и согласии, в ладу друг с другом. А там Ивушка опять свою прежнюю песню завела:
– Не понимаешь ты меня. Я такая несчастная!
– Да какая же ты несчастная?
– Ты должен каждый день меня утешать!
– Да в чем утешать? Все живут так, у всех те же заботы, а у многих ещё круче судьба. Вон взгляни – на гору?шке со?сенка. Вишь, как она скрючилась бедная, эк у нее все ветки ветром вывернуло, сама она кривая. А не ропщет на свою судьбу. Вона как корнями своими в косогор уперлась, ветру сопротивляется, да от зноя еще сильнее кудри свои распустила.
– Вот и иди от меня, стройной и красивой, к своей сосеночке, к раскоряке этой бесформенной!
– Да не собираюсь я от тебя никуда уходить, и не в моей это воле! Я при тебе как часовой на посту, не могу бросить, да и не хочу. Люблю я тебя такую, какая ты есть, вижу все только хорошее и не замечаю изъян
…
…
К сожалению, на этом текст обрывается, но, смею я предположить, что и на утраченных страницах продолжались упреки и раскаяния Ивушки – красавицы!
– Выдумал ты всё сам, Шурка, признавайся.
– Ну, даже если и выдумал, суть то ты уловила? Поняла, какой у неё был характер? Это в легенде всё так гладко выходило, а у нас «хозяина леса» не было, она меня просто доводила до того, что я уходил к себе. Недели не проходило, как она начинала опять звонить, просить прощения, клясться и божиться, что она всё поняла, что теперь всё будет по-другому.
– Ну, хорошо, что у вас детей не было, можно было сходиться-разводиться. А я-то своего семь лет терпела из-за Тамарки. Да, правда, он её любил, на руках носил, но не баловал, воспитывал в строгости. Чтобы игрушки все были на своих местах.
– И что же случилось? Почему вы расстались? Не поверю, что такой человек мог тебя отпустить. Наверное, к другой ушел?
– Нет, Шурка, не угадал. Зарезали его в пьяной драке, пырнули ножом в живот. Три дня мучился в больнице. Умирая, всё прощения у меня просил за обиды мне нанесенные.
– Простила?
– Бог его простит, Шурка! Не простила, конечно, жизнь мою в самом начале исковеркал. Представляешь, семь лет мучилась! Семь лет! Не отпускал меня, контролировал каждый шаг, каждый чих. Чтобы после работы сразу домой, никаких встреч с подругами.
– Представляю, каково тебе было с твоим-то общительным характером. Слушай, Зиночка, давай оставим эти наши вспоминалки. Спой что-нибудь веселое. Я протянул ей гитару.
– Даже не знаю, что такое спеть, чтобы отвлечься от всего всплывшего.
– Ну, – взяв у неё из рук гитару, сказал я, – хоть я и левша, и бренчу, а не играю, но рискну:
Ты у меня одна,
Словно в ночи луна,
Словно в степи сосна,
Словно в году весна.
Hету другой такой
Ни за какой рекой,
Hет за туманами,
Дальними странами.
Я пел, вкладывая в исполнение всю душу и смотрел в её немного печальные глаза. Постепенно грусть на её лице сменилась улыбкой, а я продолжал:
В инее провода,
В сумерках города.
Вот и взошла звезда,
Чтобы светить всегда,
Чтобы гореть в метель,
Чтобы стелить постель,
Чтобы качать всю ночь
У колыбели дочь.
Вот поворот какой
Делается с рекой.
Можешь отнять покой,
Можешь махнуть рукой,
Можешь отдать долги,
Можешь любить других,
Можешь совсем уйти,
Только свети, свети!
– Нет, Шурка, не буду я уже никого любить, и уходить от тебя не хочу!
– Только свети, Зиночка, свети мне, нет, нам! Мы же теперь с тобой вместе!
– Да, вдвоем! А «двоим легче, нежели одному», так, кажется, твой Экклезиаст говорил?
– Да, Зиночка, именно так говорил мудрый Соломон.
5
Дома я не стал мыться и завтракать, а сразу ринулся к компьютеру. Ввел в поисковик слова «французские фильмы», «ретро», «кино сегодня», и на меня вылился целый поток информации. Фильма «И дождь смывает все следы» в сегодняшнем репертуаре не было, но нашелся другой, – «Искатели приключений» с Аленом Делоном в главной роли. Просмотрев клип, я подумал, что Зине он должен понравиться. Тут же набрал её номер, но телефон отгудел положенное число раз, и голос робота сообщил, что абонент не отвечает. Вторично получил такой же ответ, решил перезвонить попозже. «Скорее всего, в душе, или завтрак готовит».
Помывшись и сварив кофе, снова позвонил. На этот раз Зина быстро ответила.
– Привет,– слегка замялся я, раздумывая, как к ней обратиться, и продолжил, – дорогая!
– Привет–привет, – она сделала паузу, тоже, наверное, раздумывая, как меня назвать, – неугомонный! Никакой личной жизни из-за тебя, не успели расстаться и вот опять! Шучу, шучу, конечно, я тебя слушаю.
– Я тут пошарил в интернете, Дождя, что смывает все следы, сегодня нигде нет, а вот в Колизее – «Искатели приключений», тоже французский, Делон в главной роли. Как ты, что скажешь?
– Честно скажу, не визжу, когда вижу этого красавчика, но как актер он мне нравится, и фильм я видела. Помню, я ревела, когда там они убитую девушку, Летицию, кажется, в скафандре опускают на дно.
– То, что у тебя глаза на мокром месте, я заметил. Так что, идем?
– А в какое время? Мне бы подошло часа через три-четыре.
– Два сеанса сегодня, на первый мы с тобой уже не успеваем, а следующий в два часа дня.
– Идет, – она снова запнулась, размышляя, по-видимому, как лучше меня назвать, и добавила,– дорогуша!
– Тогда созвонимся в полдень и встретимся на нейтральной территории. Согласна?
– А что, домой к себе не пригласишь на чай-кофе? – с озорством захихикала она, – небось, женское белье и обувь некуда спрятать?
– Ты уже ревнуешь,– от души рассмеялся я, – значит, любишь.
– Дурачок,– вставила она,– никакой ревности, это была шутка. Встретимся на этот раз на нейтральной полосе. Жду звонка.
Не буду утомлять читателя, заполнять пустоты своими мыслями. Да, они кружили, барабанили в череп изнутри. Точнее, мысль у меня была одна: «Неужели я буду с Зиной наедине? Не бежать с нею рядом, не глядеть украдкой, а шагать не спеша, держать её руку в своей (если получится). И, боже упаси, и мыслей о том, что я обниму её в темном зале. Единственное, о чем мечтал, – держать её руку в своей и хоть иногда встречаться взглядами.
Впервые мы шли неспешно по асфальтовым дорожкам парка почти молча. Вначале я собирался расспросить её о семье, о бывшем муже, но потом решил, что не стоит торопить события, сама расскажет при удобном случае.
Да, как она была одета? Простенько, но со вкусом – платье чуть ниже колена, чулочки телесного цвета, туфельки какие-то неброские, но аккуратненькие. Но, больше всего мне понравилось, что она была без шапочки, её распущенные волосы, вьющиеся от природы, слегка покрывали плечи. Понятно, что волосы были крашенные, но краска была такой ненавязчивой, такой гармоничной, что только подчеркивала их красоту. И ещё бросалась в глаза их густота и плотность. А на плечи свои она накинула полупрозрачный шарфик, не прятавший её очаровательную шейку с голубенькой паутинкой артерий. Губы были красиво накрашены, но уже не бесцветной гигиенической помадой, а неброской алой, глаза слегка подведены, а тени гармонично подчеркивали их красоту.
– Закрой рот, ворона залетит,– сказала она, улыбаясь.
– Ты просто прелесть! У меня машина, но с тобою вместе я боюсь быть за рулем. Могу засмотреться на тебя и выехать на «встречку».
– Умрем вместе, все влюбленные мечтают об этом.
– Нет, я только-только тебя нашел и не хочу терять. Да и ты живи, моя радость. У нас два часа времени, успеем доехать и на общественном транспорте, ещё и по Невскому прогуляемся.
– Какая прелесть, я на Невском не была уже полгода. Клуша?
– Почему сразу клуша, я тоже редко бываю в центре. Если еду на машине, то стараюсь объехать, иначе точно в пробку попадешь.
О чем еще говорили, не помню, ничего существенного я о Зине не узнал, да она и не рассказывала ничего. В вагоне метро народу было много, нас прижало к дверям, мы смотрели друг другу в глаза и улыбались.
В кинотеатре я предложил Зине купить попкорн, но она категорически отказалась.
– Терпеть ненавижу это. Фильм надо смотреть, а не жевать, как верблюд.
Свет погасили, пошла реклама, что очень не понравилось Зине. Наконец, начался фильм. Вначале ничего особенного, разве что музыка. Она захватывала, опережала события. Не отрывая взгляда от экрана, я взял в свою руку её ладонь. Она не возражала, была вся поглощена фильмом.
Не понимаю, что повлияло на меня: тихое ли обаяние Зины, игра актеров, музыка ли, но постепенно фильм меня захватил. Особенно нравилась девушка Летиция. Наверное, такой же была и Зина, когда впервые смотрела его в юности. А музыка продолжала завораживать. Она сжимала мою руку, а сама неотрывно смотрела на экран. При мерцающем свете в зале я заметил маленькие морщинки, расходящиеся, словно отблески радости от её губ. Всё гармонично слилось – очаровательная музыка, очаровательный ротик и очаровательные морщинки. Тонкие паутинки, не старящие её лицо, а украшающие. Я любил Летицию, любил Зину и был благодарен ей за то, что она «вытащила» меня в кино.
Когда показывали кадры, как мертвая Летиция в скафандре медленно опускается на дно, и видно её такое живое лицо с закрытыми векам, по лицу Зины покатились крупные слезы. Она начала нервно дергать носиком. Я достал платок и молча подал ей.
– Спасибо,– шепнула она и стала вытирать слезинки, которые все текли и текли по щекам и подбородку. А я держал её руку в своей, и нежно сжимал теплую и слегка влажную ладошку. В груди у меня защемило от чувства нежности к ней, такой милой, доверчивой, отзывчивой, душевной женщине.
– Я боюсь смерти,– с грустью произнесла она, когда сеанс закончился и в зале зажегся свет,– мне жить-то осталось лет десять, от силы пятнадцать. Полагаю, что после той сцены она уже не следила за сюжетом, а думала только об этом.
– Знаешь, у Арсения Тарковского есть стихотворение, называется «Малютка-жизнь». Первая строчка проста, как сама жизнь:
Я жизнь люблю, и умереть боюсь,
– закрыв глаза, медленно, с выражением начала она читать.
Взглянули бы, как я под током бьюсь
И гнусь, как язь в руках у рыболова,
Когда я перевоплощаюсь в слово.
Но я не рыба и не рыболов.
И я из обитателей углов,
Похожий на Раскольникова с виду.
Как скрипку я держу свою обиду.
Терзай меня – не изменюсь в лице.
Жизнь хороша, особенно в конце,
Хоть под дождем и без гроша в кармане,
Хоть в Судный день – с иголкою в гортани.
А! Этот сон! Малютка-жизнь, дыши,
Возьми мои последние гроши,
Не отпускай меня вниз головою
В пространство мировое, шаровое!
Мы сидели в опустевшем зале. Тактичные билетерши не торопили нас, а занимались уборкой пустых ведер из-под попкорна и конфетных оберток.
– Как это страшно уже сейчас представить, как тебя опускают вниз головою, в пространство мировое, шаровое. И как это точно сказано, что человек цепляется за жизнь, готов все отдать, чтобы её продлить хоть и с иголкою в гортани.
Она встала и пошла к выходу, я молча шел следом, любуясь её фигурой и придумывая, что бы такое сказать ей, чтобы отвлечь от этих мрачных мыслей и успокоить.
На улице шел дождь, капли громко стучали по железу крыши, вода гудела в трубах и, вырываясь пенным потоком, с весенним журчанием, устремлялась в люки. Мы укрылись под аркой, чтобы переждать дождь и стояли, взявшись за руки. Я притянул её голову к своей груди и начал читать другое стихотворение Тарковского:
На длинных нерусских ногах
Стоит, улыбаясь некстати,
А шерсть у него на боках
Как вата в столетнем халате.
Я извлекал давно прочитанные и, казалось, окончательно похороненные в колодце памяти строки. Они тянулись из его глубин и складывались в ритмичные строфы. Зина подняла голову, заглянула в мои глаза и улыбнулась. Я понял, что попал в её настрой, и продолжал тянуть из памяти строки:
Должно быть, молясь на восток,
Кочевники перемудрили,
В подшерсток втирали песок
И ржавой колючкой кормили.
Горбатую царскую плоть,
Престол нищеты и терпенья,
Нещедрый пустынник-господь
Слепил из отходов творенья.
Я слышал это стихотворение в записи, в исполнении автора, и пытался подражать его интонации и ритмике:
И в ноздри вложили замок,
А в душу – печаль и величье,
И верно с тех пор погремок
На шее болтается птичьей.
По Черным и Красным пескам,
По дикому зною бродяжил,
К чужим пристрастился тюкам,
Копейки под старость не нажил.
Привыкла верблюжья душа
К пустыне, тюкам и побоям.
А все-таки жизнь хороша,
И мы в ней чего-нибудь стоим.
– А все-таки жизнь хороша, и мы в ней чего-нибудь стоим, – повторила она и улыбнулась,– посмотри, и дождь уже кончился. Пошли?
На Невском шумели машины, разгоняя воду, в лужах отражались белые облака и яркие солнечные блики. На проводах и растяжках кое-где еще висели капли. Как малые школьники, мы шлепали по лужам, держась за руки, и повторяли:
А все-таки жизнь хороша,
И мы в ней чего-нибудь стоим.
Задержавшись у коней, на Аничковом мосту, Зина задала вопрос:
– А откуда ты знаешь стихи Арсения Тарковского? Современная молодежь стихи не читает, ей больше рэп наравится.
– У матери была пластинка, где он читает свои стихи. С детства слышал, забыл потом, а вот сегодня вспомнил. У нее еще много было таких пластинок. Помню «Графа Нулина» в исполнении Юрского, сонеты Шекспира в переводе Маршака. Хочешь прочту сонет, который точно про тебя?
– Читай, с удовольствием послушаю.
Ты не меняешься с теченьем лет.
Такой же ты была, когда впервые
Тебя я встретил. Три зимы седые
Трех пышных лет запорошили след.
Три нежные весны сменили цвет
На сочный плод и листья огневые,
И трижды лес был осенью раздет…
А над тобой не властвуют стихии.
На циферблате, указав нам час,
Покинув цифру, стрелка золотая
Чуть движется невидимо для глаз,
Так на тебе я лет не замечаю.
И если уж закат необходим, —
Он был перед рождением твоим!
– Здорово, спасибо! А ты с мамой живешь
– Нет! – я слегка задумался, соображая, говорить, или нет, но решился, – она выпала из окна и разбилась, двенадцать лет назад.
Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/nik-shumrok/zinka-vs-covid-19/) на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
notes
Примечания
1
Специальная обувь для скалолазания.
Если текст книги отсутствует, перейдите по ссылке
Возможные причины отсутствия книги:
1. Книга снята с продаж по просьбе правообладателя
2. Книга ещё не поступила в продажу и пока недоступна для чтения